Авария на ЧАЭС самая большая проблема в истории избавится от последствий не удалось через 10-ки лет.Какими реакторными установками оборудована Чернобыльская атомная электростанция?
   На Чернобыльской АЭС установлены ядерные реакторы РБМК-1000. Реактор этого типа был спроектирован в 60-х годах и используется в СССР (по данным 1989 г.) на нескольких атомных станциях. Тепловая мощность каждого реактора составляет 3200 мВт. Имеется два турбогенератора электрической мощностью по 500 мВт каждый (общая электрическая мощность энергоблока – 1000 мВт).
   Топливом для РБМК служит слабо обогащенная по урану-235 двуокись урана. В исходном для начала процесса состоянии каждая ее тонна содержит примерно 20 кг ядерного горючего – урана-235. А стационарная загрузка двуокиси урана в один реактор равна 180 т. Ядерное горючее загружается в аппарат не навалом, а помещается в виде тепловыделяющих элементов – твэлов.
   Что такое твэл? Это трубка из циркониевого сплава, куда помещаются таблетки цилиндрической формы двуокиси урана. Твэлы размещают в активной зоне реактора не по отдельности, а в виде так называемых тепловыделяющих сборок (ТВС), объединяющих по 18 твэлов. Эти сборки, а их около 1700 штук, помещаются в графитовую кладку, для чего в ней сделаны специальные вертикальные технологические каналы. По ним же циркулирует и теплоноситель. В РБМК это вода, которая в результате теплового воздействия от происходящей в реакторе цепной реакции доводится до кипения, и пар через верхнюю часть технологического канала и затем паропроводящую коммуникацию поступает в горизонтальные сепараторы, в которых он отделяется от воды и подается на турбины, вырабатывающие электроэнергию.
   Весь круговорот воды в реакторе осуществляется главными циркуляционными насосами (ГЦН). Их восемь – шесть работающих и два резервных.
   Сам реактор помещен внутри бетонной шахты, которая является средством биологической защиты. Графитовая кладка заключена в цилиндрический корпус толщиной 30 мм. Размер активной зоны реактора – 7 м по высоте и 12 м в диаметре. Весь аппарат опирается на бетонное основание, под которым располагается бассейн-барботер системы локализации аварии.
   Таковы некоторые характеристики РБМК-1000.
Как в общих чертах происходит цепная реакция и тепловыделение в ядерном реакторе?
   Ядро урана под воздействием нейтрона делится на два осколочных ядра. При этом выделяются новые нейтроны. Они в свою очередь вызывают деление других ядер урана.
   Но не все нейтроны участвуют в цепной реакции. Некоторые из них поглощаются материалами конструкции реактора или выходят за пределы его активной зоны. Цепная реакция начинается только тогда, когда хотя бы один из образовавшихся нейтронов принимает участие в последующем процессе деления атомных ядер. Это условие характеризуется коэффициентов эффективности размножения (Кэф), который определяется как отношение числа нейтронов данного поколения к числу нейтронов предыдущего поколения. При значении Кэф, равном единице, в реакторе происходит самоподдерживающаяся цепная реакция деления постоянной интенсивности. Это состояние реактора называется критическим.
   При значении Кэф меньше единицы процесс деления ядер урана будет затухающим, а состояние реактора будет называться подкритичным.
   При значении Кэф больше единицы интенсивность цепной реакции и мощность реактора будут нарастать, а состояние реактора будет называться надкритичным.
   Скорость нарастания или спада цепной реакции деления характеризуется отличием коэффициента размножения от единицы: чем больше это отличие, тем выше скорость. Величину, характеризующую степень отклонения реактора от критического состояния (Кэф=1), называют реактивностью.
   На реактивность реактора значительное влияние оказывают процессы, происходящие в активной зоне. Это влияние определяется коэффициентом реактивности. Так, в реакторе РБМК влияние изменений температуры графита, урана или теплоносителя на реактивность аппарата и интенсивность цепной реакции определяется температурным коэффициентом реактивности (по графиту, урану и теплоносителю). Соответственно влияние на реактивность реактора изменения паросодержания в активной зоне характеризуется паровым коэффициентом реактивности, изменения мощности реактора – мощностным коэффициентом реактивности, изменения давления в контуре циркуляции теплоносителя – барометрическим коэффициентом реактивности.
   Величина и знак (положительный или отрицательный) коэффициентов реактивности оказывают существенное влияние на обеспечение безопасной эксплуатации реактора (особенно в переходных процессах), на выбор характеристик системы регулирования реактора.
   Как происходит в реакторе тепловыделение? Осколки атомных ядер, разлетаясь с большой скоростью, взаимодействуют с другими ядрами и тормозятся в своем движении. При потере кинетической энергии осколков и происходит выделение тепла.
Каким образом удается управлять цепной реакцией в ядерном реакторе?
   Следует иметь ввиду, что при цепной реакции нейтроны образуются неодновременно. Большая их часть испускается в момент деления ядра урана за время 0,000000001 с. Это так называемые мгновенные нейтроны. В реакторах на тепловых нейтронах время их жизни от рождения до повторного захвата равно приблизительно 0,001 с. Управление реактором при столь малом времени жизни нейтронов было бы затруднительным. Однако в действительности не все нейтроны испускаются мгновенно. Около 0,0064 от полного числа нейтронов, возникающих в процессе деления, являются запаздывающими и появляются в активной зоне через некоторое время после акта деления из осколков разделившегося ядра урана (в основном из возникающих при делении ядер брома и йода). Обнаружено шесть групп запаздывающих нейтронов с временем жизни от 0,6 с до 80 с.
   Существование запаздывающих нейтронов позволяет устанавливать такой режим работы реактора, при котором скорость изменения нейтронного потока значительно (в сотни раз) меньше, чем на мгновенных нейтронах. Этот режим удается создать, если надкритичность реактора меньше доли запаздывающих нейтронов, то есть меньше 0,0064 (Кэф меньше 1,0064 в реакторах РБМК). В этом случае появляется возможность регулирования цепной реакции в реакторе.
   Регулирование осуществляется с помощью специальных стержней-поглотителей нейтронов из бористой стали или карбида бора. Они вводятся (или выводятся) в активную зону и стабилизируют или изменяют в нужном направлении процесс размножения нейтронов.
   При надкритичности большей 0,0064 (Кэф больше 1,0064) нарастание цепной реакции будет определяться только мгновенными нейтронами; такой режим неуправляем и может привести к ядерному взрыву. Поэтому для безопасного управления реактором надкритичность его всегда должна быть меньше 0,0064 (для реакторов РБМК).
   Следует отметить, что при работе реактора в процесс деления вступает образующийся в нем плутоний-239. Доля запаздывающих нейтронов при делении плутония составляет около 0,003. Поэтому в реакторах РБМК (в ходе их работы) эффективная доля запаздывающих нейтронов уменьшается и устанавливается на уровне 0,005.
   Необходимо обратить внимание на роль стержней-поглотителей. Позже, отвечая на вопросы о причинах аварии на ЧАЭС, вновь придется обратиться к ним
Почему РБМК стали широко применяться на советских атомных электростанциях?
   У РБМК-1000 есть ряд достоинств. Аппарат работает при относительно низком давлении в контуре циркуляции теплоносителя. В отличие, например, от водо-водяных под давлением реакторов у этого типа реакторов отсутствует трудоемкий по изготовлению и монтажу корпус. У РБМК нет сложных и дорогих парогенераторов. Есть условия для наиболее полного использования ядерного топлива. К бесспорным преимуществам относится высокая теплотехническая надежность и живучесть реактора благодаря возможности контроля параметров активности теплоносителя каждого канала и замены на ходу тепловыделяющих сборок. В реакторе имеется возможность регулирования физических параметров (коэффициентов) реактивности.
На каком из ядерных реакторов Чернобыльской АЭС и когда произошла авария?
   Авария произошла на 4-м энергоблоке Чернобыльской АЭС 26 апреля 1986 г. примерно в 1 ч 23 мин по московскому времени. В результате произошло разрушение активной зоны реакторной установки и части здания 4-го блока, а также выброс части накопившихся в активной зоне радиоактивных продуктов в атмосферу.
.
Произошел ли на 4-м энергоблоке Чернобыльской атомной электростанции ядерный взрыв?
   Нет, в реакторе произошел тепловой взрыв. В результате причин, о которых будет сказано несколько позже, в реакторе началось интенсивное парообразование. Затем произошел кризис теплоотдачи, разогрев топлива, его разрушение, бурное вскипание теплоносителя, в который попали частицы разрушенного топлива, резко повысилось давление в технологических каналах. Это привело к тепловому взрыву, развалившему реактор.
Что рассказывают очевидцы аварии, в первую очередь те, кто находился в непосредственной близости от эпицентра?
   По свидетельству очевидцев, находившихся вне территории станции, примерно в 1 ч 24 мин раздались последовательно два взрыва. Над 4-м блоком взлетели искры, какие-то светящиеся куски, часть из которых упала на крышу машинного зала.
   Приведем несколько свидетельств очевидцев:
   «Вечером 25 апреля сын попросил меня рассказать ему перед снов сказку. Я начал рассказывать и не заметил, как уснул вместе с ребенком. А жили мы в Припяти на 9-м этаже, причем из окна кухни была хорошо видна станция.
   Жена еще не спала и ощутила какой-то толчок дома, вроде легкого землетрясения. Подошла к окну на кухне и увидела над 4-м блоком сначала черное облако, потом голубое свечение, потом белое облако, которое поднялось и закрыло луну.
   Жена разбудила меня. Перед окном у нас проходил путепровод. И по нему одна за другой – с включенной сигнализацией – мчались пожарные машины и машины «Скорой помощи». Но я не мог подумать, что произошло что-то серьезное. Успокоил жену и лег спать».
   «25 апреля мы ездили в Киев сдавать профессиональные экзамены. Вернулись в Припять поздно. Я легла, стала читать, по-моему, Бунина. Потом посмотрела на часы – поздно. Выключила свет. Но не спалось. Вдруг ощутила толчок дома, услышала с улицы глухой хлопок, вроде как «бум». Я перепугалась, сразу подумала про атомную станцию. Еще минут десять полежала, а потом решила открыть окно и посмотреть. А жила я на 2-м этаже, откуда АЭС не было видно. Смотрю, на улице вроде все нормально. Небо чистое, тепло. Люди идут спокойно. Рейсовый автобус проехал».
   Таковы впечатления некоторых из тех, кто увидел, ощутил случившееся со стороны. Однако немало людей работало этой же ночью на самой АЭС, на ее 4-м блоке. Как они восприняли аварию?
   Вот некоторые свидетельства:
   «Я почувствовал первый удар. Он был сильный, но не такой, какой произошел затем через одну-две секунды. Тот уже был как один длинный удар или два, но следом друг за другом. Первоначально я подумал, что произошло что-то с деаэраторами над щитом управления 4-м блоком. Вслед за звуком удара с фальшпотолка посыпалась облицовочная плитка. Посмотрел на приборы. Картина была плохая. Стало понятно – произошла авария крайней степени тяжести. Потом выскочил в коридор, чтобы пройти в центральный зал. Но в коридоре пыль, дым. Я вернулся, чтобы включить вентиляторы дымоудаления. Потом пошел в машинный зал. Там обстановка кошмарная. Из разорванных труб в разные стороны хлестала горячая вода, она сильно парила. Видны были вспышки коротких замыканий электрокабелей. Значительная часть машинного зала оказалась разрушенной. Упавшей сверху плитой перебило маслопровод, масло вытекало, а его в специальных емкостях находилось до 100 т.
   Потом направился на улицу, обошел 4-й блок, увидел разрушения, пожары на кровле».
   «Раздался удар. Я подумал, что полетели лопатки турбины. Потом – опять удар. Посмотрел на перекрытие. Мне показалось, что оно должно упасть. Мы пошли осматривать 4-й блок, увидели разрушения и свечение в районе реактора. Тут я заметил, что мои ноги скользят по какой-то суспензии. Подумал: а не графит ли это? Еще подумал, что это самая страшная авария, возможность которой никто не описывал».
   «На центральном щите управления станцией мы услышали глухой удар, похожий на звук от падения очень тяжелого предмета. Секунд 15 – 18 мы думали: что же упало? И тут приборы на пульте показали системную аварию. Отключились некоторые линии связи. Затем приборы показали сбои в работе электрогенераторов на станции. Включились аварийные сирены, замигал свет. Через какое-то небольшое время генераторы «успокоились». Я позвонил диспетчеру «Киевэнерго», спросил: «Что у вас?». Думал что перебои электроэнергии идут из центра. Но диспетчер ответил: «Это у вас что-то. Разбирайтесь». Зазвонил телефон. Я взял трубку. Работник военизированной охраны спрашивал: «Что произошло на станции?». Пришлось ответить, что надо разобраться. И сразу же звонит начальник караула охраны. Сообщает, что на 4-м блоке пожар. Я сказал, чтобы он открывал ворота и вызвал пожарников. Он ответил – ворота открыты, пожарные машины уже прибыли.
   Тут вижу, что включается сигнал оповещения об аварии с 4-го блока. Я побежал туда. Встретились ребята. Они были очень грязные и возбужденные. Наконец машзал. Он интересовал меня в первую очередь, так как там запасы водорода и машинного масла – все это огнеопасно. Вижу, кровля рухнула. Потом побежал на щит управления 4-м блоком. Спросил: «Льете ли воду для охлаждения реактора?». Мне ответили, что льют, но куда она идет и сами не знают.
   Появился дозиметрист, сообщил, что его прибор слабенький и полную мощность радиационного излучения измерить не может. Вижу, ребята несут обожженного человека, это оказался В. Шашенок. Он был грязный, в шоковом состоянии, стонал. Я помог донести парня до щитовой 3-го блока. Оттуда позвонил в Москву, в ВПО «Союзатомэнерго», сказал, что у нас самая серьезная авария. Потом позвонил телефонистке, чтобы объявила общую аварию по станции».
Какие разрушения произошли на станции, погибли ли люди непосредственно в момент аварии?
   Взрывы в 4-м реакторе ЧАЭС сдвинули со своего места металлоконструкции верха реактора, разрушили все трубы высокого давления, выбросили некоторые регулирующие стержни и горящие блоки графита, разрушили разгрузочную сторону реактора, подпиточный отсек и часть здания. Осколки активной зоны и испарительных каналов упали на крышу реакторного и турбинного зданий. Была пробита и частично разрушена крыша машинного зала второй очереди станции.
   После взрывов, вызвавших разрушение здания 4-го реакторного цеха, не был обнаружен, не смотря на предпринятые поиски, старший оператор главных циркуляционных насосов Валерий Ильич Ходемчук, рабочее место которого находилось в районе обвала. Один пострадавший в момент возникновения аварии, наладчик Владимир Николаевич Шашенок, в 6 ч утра 26 апреля 1986 г. умер от тяжелых ожогов в больнице г. Припяти. К этому же времени госпитализировали 108 человек из числа тех, кто участвовал в противоаварийных мероприятиях и выполнял свои служебные обязанности на Чернобыльской атомной электростанции. Еще 24 человека были госпитализированы в течение 26 апр
Как действовал сразу же после аварии дежурный персонал Чернобыльской атомной электростанции?
   О поведении после взрывов людей, находившихся в районе 4-го энергоблока, сегодня можно судить прежде всего по их собственным рассказам. Вот свидетельства некоторых работников ЧАЭС – непосредственных участников событий той тревожной ночи.
   А. С. Дятлов. Первое, что я сказал Акимову, чтобы он вызвал пожарников. А сам поспешил на улицу и обошел здание. Увидел, что оно разрушено, на крышах огонь. Но когда приблизился к 3-му блоку, то около него уже стояли пожарные машины. Поинтересовался: «Кто старший?». Мне показали на лейтенанта Правика. Затем я направился к щиту управления 3-го блока. Так мне доложили, что успели провести осмотр оборудования и оснований для остановки реактора сейчас не видят.
   Я вернулся на 4-й блок. Вызвал заместителя начальника цеха и приказал отключить от электропитания все механизмы, срочно разобрать электросхемы, которые искрили и могли загореться. И опять пошел на 3-й блок, где дал команду остановить аппарат. Мне пытались возражать, дескать требуется разрешение директора станции. Но я сказал, что в данном случае ничего этого не надо.
   Потом к нам, на 4-й, пришел дозиметрист. Он замерил уровень радиации. Были места, где, по моему мнению, работать было еще можно. Однако оказались и довольно опасные точки. Правда, насколько опасные, мы не выяснили. Дозиметры оказались слабые, их «зашкаливало». Но мы решили все-таки часть людей вывести за пределы блока. Тут сообщили, что после взрывов не обнаружены два человека. В первую очередь пошли искать Ходемчука. Но дверь помещения, где он находился, как оператор главных циркуляционных насосов, заклинило. Тогда стали ему кричать, но никто не отозвался.
   Дозиметристов появилось уже двое. Один, правда, пошел сопровождать обожженного Шашенка, который как раз и был одним из двух пропавших.
   В обшем-то, стало ясно, что с самим реактором мы ничего сделать не сможем. Поэтому основные силы бросили на недопущение новых пожаров, а также занялись разборкой электросхем. При этом я предполагал, что люди могут получить большие дозы радиационного облучения.
   Б. В. Рогожкин. Когда я прибежал на 4-й энергоблок, то увидел Дятлова. Он развел руками: «Не знаю, Боря, что получилось». Спросил у Топтунова: «Стержни вошли?» - «Да, - ответил он, - но потом мне показалось, что они остановились». Спросил Акимова, подает ли он воду в реактор. Тот ответил, что да. Но не знает, куда она идет. Дозиметрист доложил, что прибор «зашкалило». Я сказал, чтобы искали другие приборы. Мне надо было возвращаться на центральный пульт, поэтому я поручил продолжать аварийные работы Дятлову и Акимову. Сам пошел сообщить об аварии. Позвонил в Москву в ВПО «Союзатомэнерго». Мне позвонил директор Брюханов. Я рассказал ему о том, что видел.
   Г. П. Метленко. После взрыва Акимов дал команду включить дизели резервного электропитания и аварийные насосы. Он еще попросил меня помочь оператору открыть заслонки, чтобы подать воду в реактор. Мы вбежали в машзал. Там обрушилась кровля, сильно парило. Я увидел оператора, который открывал задвижку, чтобы пустить воду. Я сказал, что надо открывать и другие задвижки, но он ответил: «К ним не подойти…».
   Потом я спросил одного из руководителей: «Чем мы все-таки можем помочь?». Он резко сказал: «Давайте уматываете отсюда». И мы пошли.
   Ю. Ю. Трегуб. Освещение на какое-то время погасло, потом восстановилось. Я видел, как Акимов включал насосы аварийного охлаждения. Мне же он дал команду вручную включить систему аварийного охлаждения реактора. Но в одиночку этого не сделать. Лишь одну задвижку – вдвоем – и то надо открывать минут 30. Тут я увидел Газина, и мы побежали выполнять команду. Рванули дверь, и нас окатило горячим паром. Похоже, сварит минуты за две. Кинулись назад к блочному щиту. Последовало указание открывать арматуру водопровода. Откуда лилась вода – не понял. Нам требовалось попасть в гидробалонное помещение системы аварийного охлаждения реактора. Только тут дверь завалило. Выскочили на улицу. Там и лежали эти самые баллоны, разбросанные взрывом, как спички. Тут я увидел свечение от реактора, напоминающее свет от раскаленной спирали.
   Потом старший инженер управления турбинами дал команду открыть еще одну систему с водой. Значит, надо идти в машзал. А там завал, все стены как-то посерели. Но мы всетаки нашли сливные задвижки. Открывали их долго. Возвращаясь назад через 3-й блок, увидели красные лампочки системы радиационного контроля.
   Потом мы пошли с Дятловым посмотреть на разрушения. Свечение над реактором продолжалось.
   И опять команда открыть задвижки. Сил почти не было. Но оперативный план мы уже выполнили – вода для охлаждения реактора подавалась.
   Затем люди собрались у щита управления 3-м блоком. Всех рвало и меня тоже. Часов в пять утра мы оказались на КПП-1. Подошел пожарник. Его очень сильно рвало. Потом нас посадили в машину «Скорой помощи».
   Г. В. Лысюк. Начальник сказал мне, чтобы я уходил с территории блока. Но у административно-бытового корпуса №2 нас остановил дозиметрист. Видимо, потому, что мы уже считались «грязными», нас задержали. Часа два не разрешали идти дальше. Потом направили в сторону административно-бытового корпуса №1. Многих уже рвало. Потом мы находились в станционном убежище, где у нас взяли на анализ кровь. Домой уехали часов в 11 дня. Это все было 26 апреля.
   А. П. Ювченко. Взрывы застали меня в кабинете. Страшно содрогнулись стены. И хотя они метровой толщины, но прогнулись. Дверь вышибло. Телефонная связь оборвалась. Только с 3-го щита управления прошел сигнал. Сказали, что нужны носилки. Я побежал и увидел Дегтяренко. Лицо его было обварено паром или кипятком. Совсем не узнать человека. Он кричал, что там, на 4-м, остался еще один оператор. Я бросился его искать. На левой стороне не нашел, зато увидел еще одного нашего парня. Глаза его были круглые. Показывал вверх, на потолок, и кричал, что там Валера Ходемчук.
   Мы искали пятерых наших операторов. Валеру прежде всего. По пути встретили дозиметриста в противогазе. Правда, и на нас были «лепестки» (легкие респираторы из ткани).
   Сверху откуда-то лилась вода. Ситников сказал, что надо позвонить в медпункт. Может быть, те, кого мы ищем, уже там. Так и вышло. Все нашлись, кроме Ходемчука.
   А. Г. Усков. Придя на 4-й блок, я увидел Ситникова, Акимова, начальника реакторного цеха №2 Коваленко. Они обсуждали, куда лучше подать воду. И поставили Акимову задачу – пустить ее через питательные узлы. Акимов, Топтунов работали с одной стороны, а я и Орлов – с другой. Мы быстро все сделали. Однако у людей уже началась рвота. Они не могли стоять.
   Сам я тогда проработал минут 40, а потом ушел на совещание. Вернулся уже в другую смену, где-то после девяти утра. И вот тогда я увидел блоки графита. Только возникла мысль, что они не из реактора, а просто про запас лежали. Орлову стало плохо, потом мне. Затем – санчасть.
   В. А. Бабичев. В шесть утра 26 апреля я сменил Акимова на посту начальника смены блока. Прямо у щита он рассказал мне, что произошло. Потом ушел. Правда, мы еще пытались с ним найти оперативный журнал смен, но тот куда-то пропал.
   Г. А. Дик. Я приехал на смену утром. Поступила команда от главного инженера собрать схему подачи воды на 4-й реактор. Позвонил в бункер директору станции, спросил, какую крайнюю дозу облучения установили на человека. Тот сказал – 10 бэр. Я рассчитал – каждому можно работать минут по 40. Потом выяснилось, что вода из 4-го блока растекается во все стороны. Причем она радиоактивная. Требовалось срочно перекрыть задвижки, для чего была необходима спецодежда. Когда ее принесли, в двух отсеках мы воду перекрыли. Правда, ее уровень в отдельных местах доходил уже до 170 сантиметров.
   Л. Г. Попова. Той ночью я была дежурной телефонисткой по станции. Позвонил Рогожкин и сообщил: «Авария!». Я спросила: «Какая?». Он ответил: «Большая авария». Потом позвонил Брюханов и сказал, чтобы я ставила на магнитофон ленту «Общая авария». Но магнитофон сломался. И система автоматического оповещения всех должностных лиц не работала. Пришло
Какие основные действия по ликвидации аварии предпринимались непосредственно после взрыва?
   Мы уже привели свидетельства некоторых из тех людей, кому в момент аварии или после нее пришлось оказаться в районе поврежденного энергоблока.
   Большинству из них в общих чертах стало ясно, что ситуация серьезная. Многие наблюдали, как вздрогнули, а то и прогнулись толстые железобетонные стены, потолки. Они увидели обрушения в помещениях, разрывы трубопроводов, потоки вырвавшейся горячей воды и пара, огонь пожара, встретили первых пострадавших товарищей. Кто-то наблюдал оранжевое свечение над реактором, среди обломков конструкций. Чуть позже наткнулись и на графитовые блоки.
   Представляли ли они, что сам аппарат развалился и имел место выброс радиоактивности в атмосферу? На этот вопрос все отвечают, что нет, что подобного не предполагали. Считали, что произошел взрыв водорода или разрыв трубопровода большого сечения.
   Практически никто не сумел объективно оценить случившееся, все оказались профессионально и психологически неподготовленными к ликвидации последствий аварии подобного масштаба, что само по себе является одним из суровых уроков Чернобыля. А ведь от этого зависел и порядок действий людей в этих экстремальных условиях.
   Требовалось прежде всего точное знание радиационной обстановки. Однако дозиметрическая служба ЧАЭС на первом – самом ответственном – этапе оказалась беспомощной. Ни у кого под рукой не оказалось необходимых дозиметрических приборов. Истинных уровней радиации на 4-м энергоблоке и вокруг него люди не знали. Следовательно, защитить себя должным образом не смогли. Ночью никто никого ни о чем не предупредил, хотя часть посторонних людей из опасной зоны и была выведена. Лишь под утро определили допустимую дозу возможного облучения персонала, участвовавшего в противоаварийных работах.
   Даже побывавший в зоне аварии начальник смены станции практически ничего не предпринял для спасения людей. Он тоже, как объяснил потом, не предполагал, что… Однако его прямая обязанность заключалась в том, чтобы не гадать, а измерять уровни радиации, думать не только о технике, но и о своих подчиненных. Правда, пропавших товарищей искали, невзирая ни на что. И пострадавших в момент взрыва реактора 4-го энергоблока вывели из зоны аварии для оказания им медицинской помощи.
   В эти первые – самые трудные – часы после аварии в зоне 4-го энергоблока трусов не оказалось. Мы обязаны быть объективными и сказать, что даже те, кто в первую очередь отвечал в ту ночь за управление реактором и довел его до критического состояния, то есть Дятлов, Акимов, Топтунов, не покинули своих мест. Дятлов уже на исходе физических сил добрался до бункера, где размещалось руководство ЧАЭС, доложил о случившемся и попал в медсанчасть. Акимов оставил свой пост лишь после того, как его в шесть утра официально подменили. Топтунова практически вынесли в очень плохом состоянии.
   До последнего работали здесь и многие из тех, кто оказался ночью на станции по собственной инициативе, чтобы перенять опыт ведения работ по остановке реактора и организации испытаний.
   Персонал сделал многое, чтобы не допустить разрастания аварии до еще более опасных масштабов. Люди тушили пожары и предупреждали новые. Ограждали от опасности 3-й реактор, а это было и трудно и опасно. Ведь уровень радиации оказался в ряде мест смертельным, и они чувствовали это, пусть не осознавая до конца последствий.
   Однако многие из тех, кого отправили за пределы 4-го энергоблока, не смогли быстро укрыться от радиации. Некоторые еще долго находились на опасных участках.
Расскажите  о борьбе с пожарами, которые возникли на атомной станции сразу после аварии.
   В результате взрывов в реакторе и выброса наружу разогретых до высокой температуры осколков его активной зоны на крышах некоторых помещений реакторного отделения и машинного зала возникло более 30 очагов пожара. Особую опасность представлял огонь на крыше машинного зала, где установлены турбогенераторы всех энергоблоков.
   При взрыве часть панелей перекрытия упала на турбогенератор №7, повредив маслопроводы и электрические кабели, что привело к их загоранию. А большая температура внутри реактора вызвала горение графита. Сложилась чрезвычайно сложная обстановка.
   Вот хронология основных действий по ликвидации пожаров:
   1 ч 28 мин 26 апреля – к месту аварии прибыл дежурный караул военизированной пожарной части (ВПЧ-2) по охране Чернобыльской АЭС в составе 14 человек во главе с лейтенантом внутренней службы В. П. Правиком. Быстро и правильно оценив обстановку, молодой офицер направил своих людей на тушение в первую очередь кровли машинного зала, чтобы отрезать пламя от остальных энергоблоков.
   1 ч 35 мин – к месту пожара прибыл дежурный караул сводной военизированной пожарной части (СВПЧ-6) по охране г. Припяти в составе 10 человек во главе с начальником караула лейтенантом внутренней службы В. Н. Кибенком, который возглавил звено газодымозащитной службы и произвел разведку пожара в помещениях реакторного отделения, примыкающих к разрушенной активной зоне реактора. Это позволило выбрать правильные позиции для подачи водяных стволов.
   Огонь особенно разбушевался на кровле реакторного отделения, поэтому основные силы пожарных пришлось сосредоточить там. Борьба с пожарами шла на большой высоте – от 27 до 71,5 м над землей. Добираться туда приходилось по наружным пожарным лестницам, задыхаясь в дыму. Пожарные машины натруженно качали воду.
   Одновременно было организовано тушение вновь возникавших очагов горения внутри помещений 4-го энергоблока. Для этого привлекался дежурный персонал станции.
   1 ч 40 мин – к месту аварии прибыл находившийся в то время в очередном отпуске начальник ВПЧ-2 майор внутренней службы Л. П. Телятников. Он взял на себя общее руководство тушением пожаров.
   Прежде всего офицер провел разведку очагов загорания. Затем организовал работу двух боевых участков наступления на огонь.
   Основная задача пожарных на первом участке состояла в том, чтобы не допустить распространения пламени на крыше машзала 3-го энергоблока. На втором участке шла борьба с пламенем на кровле 3-го и 4-го блоков, в помещениях реакторного отделения.
   Боевая работа личного состава ВПЧ-2 и СВПЧ-6 велась в условиях повышенной радиоактивности, в атмосфере сильно действующих токсичных продуктов горения, среди обрушенных строений, на большой высоте.
   2 ч 10 мин – в результате умелых и самоотверженных действий пожарных был сбит огонь на кровле
машзала.
   2 ч 30 мин – удалось подавить очаг пожара на крыше реакторного отделения.
Струями воды, подаваемыми с крыши реакторного отделения, было ликвидировано горение в помещении главных циркуляционных насосов 4-го энергоблока.
   3 ч 22 мин – к месту аварии прибыла оперативная группа Управления пожарной охраны УВД Киевского облисполкома, возглавляемая майором внутренней службы В. П. Мельником. Теперь уже он принял на себя руководство по борьбе с огнем, вызвал на место аварии другие пожарные подразделения.
   К этому времени Телятников, Правик, Кибенок, многие из тех, кто вел напряженную борьбу с пожаром, уже получили высокие дозы облучения, были серьезно отравлены токсичным дымом. Их отправили в больницу. Но на смену уже приходили новые силы.
   4 ч 00 мин – на месте аварии сосредоточено 15 отделений пожарной охраны со своей спецтехникой из различных районов Киевской области. Все были задействованы на тушении пожара и охлаждении обрушившихся после аварии конструкций в реакторном отделении.
   4 ч 15 мин – в район аварии прибыла оперативная группа Управления пожарной охраны МВД УССР под руководством полковника внутренней службы В. М. Гурина. Он взял на себя руководство дальнейшими действиями.
   К тому времени было установлено, что уровни радиации в зоне, прилегающей к разрушенному реактору, значительно превышают допустимые. Поэтому пожарных сосредоточили в 5 км от места событий и в опасную зону вводили по определенному графику.
   4 ч 50 мин – огонь в основном локализован.
   6 ч 35 мин – пожар ликвидирован полностью.
   В этих трудных работах участвовало 69 работников пожарной охраны, 19 единиц техники.
   Впоследствии в результате острой лучевой болезни товарищи В. П. Правик, В. Н. Кибенок, В. И. Тишура, Н. И .Тытенок, Н. В .Ващук, В. И .Игнатенко скончались.
   В заключение приведем выдержку из пояснительной записки пожарного 3-го караула В. Прищепы:
   «По прибытии на АЭС второе отделение поставило автонасосы на гидрант и подсоединили рукава к сухотрубам. Наш автомобиль подъехал со стороны машинного зала. Мы проложили магистральную линию, которая вела на крышу. Видели – там главный очаг. Но требовалось установить всю обстановку. В разведку пошли лейтенанты Правик и Кибенок… Кипящий битум кровли жег сапоги, летел брызгами на одежду, въедался в кожу. Лейтенант Кибенок был там, где труднее, где кому-то становилось невмоготу. Подстраховывая бойцов, крепил лестницы, перехватывал то один, то другой ствол. Потом, спустившись на землю, он потерял сознание. Через некоторое время, придя в себя, первое, что он спросил: «Как там?». Ему ответили: «Затушили».
   Так они вели себя той страшной ночью.
Как работали медики в первые часы после аварии?
   Диспетчерская «Скорой помощи» располагалась по соседству с приемным покоем в здании больницы г. Припяти. Одновременно в помещении, где принимали больных, можно было обработать до 10 человек, но никак не десятки, как пришлось в ночь и утром 26 апреля. Здесь имелся ограниченный запас чистого белья и всего одна душевая установка. Правда, при обычном ритме жизни города этого вполне хватало.
   В ту ночь дежурство по «Скорой помощи» несли диспетчер Л. Н. Мосленцова, врач В. П. Белоконь и фельдшер А. И. Скачек. В приемном покое дежурили медсестра В. И. Кудрина и санитарка Г. И. Дедовец.
   Вызов с АЭС поступил вскоре после прогремевших там взрывов. Что произошло, толком не объяснили, но Скачек выехал на станцию. Вернувшись в 1 ч 35 мин в диспетчерскую с обычного вызова к больному, врач уже не застал своего коллегу и ждал от него телефонного звонка. Он раздался где-то в 1 ч 40 – 42 мин. Скачек сообщал, что есть обожженные люди и требуется врач.
   Белоконь вместе с водителем А. А. Гумаровым срочно направились к станции, практически ничего не зная, что там происходит. Как потом выяснилось, в больнице не нашлось даже «лепестков», защищающих органы дыхания. За машиной врача выехали еще две «кареты», но без медработников.
   Казалось бы, механизм оказания первой помощи пострадавшим в случае радиационной аварии должен быть определен заранее. Их следовало принимать и обрабатывать непосредственно в санпропускнике атомной станции. Но, прибыв на АЭС, врач Белоконь увидел, что принимать пораженных негде: дверь здравпункта административно-бытового корпуса №2, обслуживавшего 3-й и 4-й энергоблоки, была закрыта. Здесь было организовано лишь дневное дежурство. Пришлось оказывать помощь пострадавшим прямо в салоне машины «Скорой помощи».
   Вскоре к Белоконь стали подходить те, кто почувствовал себя плохо. В основном он делал уколы с успокаивающими лекарствами и отправлял пострадавших в больницу. Скачек к тому времени уже увез в город первую партию пораженных, не дождавшись приезда врача. Люди жаловались на головную боль, сухость во рту, тошноту, рвоту. Они были возбуждены. Наблюдались определенные психические изменения. Некоторые выглядели будто пьяные.
   Старшего фельдшера Т. А. Марчулайте вызвала ночью на работу санитарка. Где-то в 2 ч 40 мин она уже принимала в приемном покое первых пострадавших. Вот что она рассказала о работе в первые часы после аварии:
   «Я увидела диспетчера «Скорой» Мосленцову. Она стояла, и слезы буквально текли из ее глаз. В отделении стоял какой-то рев. У привезенных со станции открылась сильная рвота. Им требовалась срочная помощь, а медицинских работников не хватало. Здесь уже были начальник медсанчасти В. А. Леоненко и начмед В. А. Печерица.
   Удивлялась, что многие поступившие – в военном. Это были пожарные. Лицо одного было багровым, другого – наоборот, белым, как стена, у многих были обожжены лица, руки; некоторых бил озноб. Зрелище было очень тяжелым. Но приходилось работать. Я попросила, чтобы прибывающие складывали свои документы и ценные вещи на подоконник. Переписывать все это, как положено, было некому…
   Из терапевтического отделения поступила просьба, чтобы никто ничего с собой не брал, даже часы – все, оказывается, уже подверглось радиоактивному заражению, как у нас говорят – «фонило».
   Со станции звонил Белоконь, говорил, какие лекарства ему подвезти. Запросил йодистые препараты. Но почему их не было там, на месте?
   У нас свои проблемы. Одно крыло терапевтического отделения находилось на ремонте, а остальное до конца заполнено. Тогда мы стали отправлять тех, кто лежал там до аварии, домой прямо в больничных пижамах. Ночь тогда стояла теплая.
   Вся тяжесть работы по оказанию помощи поступившим поначалу легла на терапевтов Г. Н. Шиховцова, А. П. Ильясова и Л. М. Чухнова, а затем на заведующую терапевтическим отделением. Н. Ф. Мальцеву. Требовалась, конечно, подмога, и мы направили по квартирам санитарку. Но многих не оказалось дома: ведь была суббота, и люди разъехались по дачам. Помню, подошли медсестра Л. И. Кропотухина (которая, кстати, находилась в отпуске), фельдшер В. И. Новик.
   У нас, правда, имелась упаковка для оказания первой помощи на случай именно радиационной аварии. В ней находились препараты для внутривенных вливаний одноразового пользования. Они тут же пошли в дело.
   В приемном покое мы уже израсходовали всю одежду. Остальных больных просто заворачивали в простыни. Запомнила я и нашего лифтера В. Д. Ивыгину. Она буквально как маятник успевала туда-сюда. И свое дело делала, и еще за нянечку. Каждого больного поддержит, до места проведет.
   Остался в памяти обожженный Шашенок. Он ведь был мужем нашей медсестры. Лицо такое бледно-каменное. Но когда к нему возвращалось сознание, он говорил: «Отойдите от меня. Я из реакторного, отойдите». Удивительно, он в таком состоянии еще заботился о других. Умер Володя утром в реанимации. Но больше мы никого не потеряли. Все лежали на капельницах, делалось все, что было можно.
   В работу по обработке больных включились и наши хирурги А. М. Бень, В. В. Мироненко, травматологи М. Г. Нуриахмедов, М. И. Беличенко, хирургическая сестра М. А. Бойко. Но под утро все абсолютно вымотались. Я позвонила начмеду: «Почему больных на станции не обрабатывают? Почему их везут сюда «грязными»? Ведь там на АЭС есть санпропускник?». После этого наступила передышка минут на 30. Мы за это время успели разобрать кое-какие личные вещи поступивших. И где-то с 7.30 утра к нам стали привозить уже обработанных и переодетых больных.
   В 8.00 нам пришла смена, а к вечеру самые тяжелые больные были отправлены в Москву».
   Задействованный персонал медиков отдал все силы для спасения людей. Врач Белоконь сам из последних сил добрался со станции до больницы, где его немедленно уложили с теми же симптомами, что и у тех, кого он отправил сюда до этого. На пределе сил работала на АЭС фельдшер М. М. Сергеева, дежурившая в ту ночь в здравпункте административно-бытового корпуса №1 станции.
   И все-таки, как и при локализации аварии, так и при оказании помощи пострадавшим, тесно переплелись самоотверженность персонала и неготовность соответствующих служб встретить такую беду. Почему сначала не действовал санпропускник самой атомной станции? Почему не сработала в полном объеме система обработки больных на случай массового поражения людей? Да и саму методику оказания первой помощи в случае радиационного поражения удалось применить не сразу и не полностью. Это вопросы в адрес руководителей медицинской службы. Лишь благодаря мужеству и самоотверженности рядовых медицинских работников, водителей «Скорой помощи», пренебрегших во имя дела опасностью, удалось поддержать пострадавших на первом этапе их лечения.
   Это еще один урок, который преподал нам Чернобыль.
Можно ли узнать о тех, по чьей прямой вине произошла авария, судили ли их?
   Прямые виновники аварии предстали перед судом, который проходил в Доме культуры г. Чернобыля с 7 по 29 июля 1987 г.
   Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда СССР под председательством члена верховного суда СССР Р. К. Бризе рассмотрела дело по обвинению бывших директора Чернобыльской атомной электростанции В. Брюханова, главного инженера Н. Фомина, его заместителя А. Дятлова, начальника реакторного цеха А. Коваленко, начальника смены Б. Рогожкина, государственного инспектора Госатомтехнадзора СССР Ю. Лаушкина.
   Они обвинялись по части 2 статьи 220 Уголовного кодекса Украинской ССР, предусматривающей ответственность за нарушение правил техники безопасности на взрывоопасных предприятиях, повлекшее человеческие жертвы и иные тяжелые последствия. Государственное обвинение по делу поддерживал старший помощник Генерального прокурора СССР Ю. Н. Шадрин.
   В ходе судебного разбирательства были заслушаны десятки свидетелей и потерпевших, проанализированы следственные материалы, результаты работы Правительственной комиссии, заключения экспертов и специалистов. Все это позволило еще раз убедиться в подлинных причинах аварии, воссоздать истинную картину происшедшего, неопровержимо доказать вину подсудимых.
   Одним из основных виновников аварии признан бывший директор АЭС В. Брюханов. Являясь руководителем сложного в технологическом отношении предприятия, он не обеспечил его надежной и безопасной эксплуатации, неукоснительного выполнения персоналом установленных правил. Среди руководителей и части специалистов атомной станции сложилась атмосфера вседозволенности, благодушия и беспечности. Все это способствовало возникновению и развитию аварийной ситуации, обусловило неумелые, нерешительные действия определенной части персонала в экстремальных условиях.
   Проявив растерянность и трусость, Брюханов не принял мер к ограничению масштабов аварии, не ввел в действие план защиты персонала и населения от радиоактивного излучения, в представленной информации умышленно занизил данные об уровнях радиации, что помешало своевременному выводу людей из опасной зоны.
   На суде были вскрыты факты грубого пренебрежения служебными обязанностями бывшим главным инженером АЭС Н. Фоминым и его заместителем А. Дятловым. Будучи ответственными за подготовку эксплуатационных кадров, они не организовали должным образом эту работу, не обеспечили соблюдение персоналом электростанции технологической дисциплины, более того, сами систематически нарушали должностные инструкции, игнорировали указания органов надзора.
   Приняв решение о проведении испытаний на 4-м энергоблоке перед его выводом в плановый ремонт, В. Брюханов, Н. Фомин, А. Дятлов, а также бывший начальник реакторного цеха А. Коваленко не согласовали его в установленном порядке, не проанализировали всех особенностей намеченного эксперимента, не приняли необходимых дополнительных мер безопасности.
   Бывший начальник смены Б. Рогожкин самоустранился от руководства испытаниями и контроля за работой реакторной установки.
   Преступно халатно отнесся к исполнению служебного долга бывший государственный инспектор Госатомэнергонадзора СССР Ю. Лаушкин, не проявивший принципиальности и настойчивости в реализации требований правил безопасности АЭС.
   Судебная коллегия приговорила В. Брюханова, Н. Фомина, А. Дятлова к максимальной мере наказания, предусмотренной за эти преступления уголовным кодексом, - к десяти годам лишения свободы, Б. Рогожкина – к пяти, А. Коваленко – к трем, Ю. Лаушкина – к двум годам лишения свобо